Вставьте здесь! =) - G-BOARD

append(className != null ? " class="+className : ""

.

добавлено спустя 4 часа 6 минут

Доброго Вам времени суток.

Пишу по поводу следующего http://lib.ru/ILFPETROV/
telenok.txt
Просматривая и сравнивая с печатным изданием, по поводу
того что фрагмент
утерян, во второй главе. Там такая фраза: "... возчик в
рыбачьей брезентовой
прозодежде ВЕЗ не рельс, а оглушительную музыкальную ..."
Скорее всего
раньше была допущена ляпа в слове "вез" (а набрали "без"

Артем.

Илья Ильф и Евгений Петров. Золотой
теленок

----------------------------------------------------------
-----
© Иллюстрации: Евгений Штыров, акварель
Email: eshtyrov@mail.ru, tel.(8462)41-93-53
----------------------------------------------------------
-----

ОТ АВТОРОВ

Обычно по поводу нашего обобществленного
литературного
хозяйства к нам обращаются с вопросами вполне
законными, но
весьма однообразными: "Как это вы пишете вдвоем? "
Сначала мы отвечали подробно, вдавались в
детали,
рассказывали даже о крупной ссоре, возникшей по
следующему
поводу: убить ли героя романа "12 стульев" Остапа
Бендера или
оставить в живых? Не забывали упомянуть о том, что участь
героя
решилась жребием. В сахарницу были положены две
бумажки, на
одной из которых дрожащей рукой был изображен череп
и две
куриные косточки. Вынулся череп-и через полчаса
великого
комбинатора не стало. Он был прирезан бритвой.
Потом мы стали отвечать менее подробно. О ссоре
уже не
рассказывали. Еще потом перестали вдаваться в
детали. И,
наконец, отвечали совсем уже без воодушевления:
-- Как мы пишем вдвоем? Да-так и пишем вдвоем. Как
братья
Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет
рукопись,
чтобы не украли знакомые. И вдруг единообразие
вопросов было
нарушено.
-- Скажите, -- спросил нас некий строгий
гражданин из
числа тех, что признали советскую власть несколько позже
Англии
и чуть раньше Греции, - скажите, почему вы пишете
смешно? Что
за смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума сошли?
После этого он долго и сердито убеждал нас в том,
что
сейчас смех вреден.
-- Смеяться грешно? - говорил он. -- Да, смеяться
нельзя!
И улыбаться нельзя! Когда я вижу эту новую жизнь, эти
сдвиги,
мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!
-- Но ведь мы не просто смеемся, - возражали мы. -
Наша
цель-сатира именно на тех людей, которые не
понимают
реконструктивного периода.
-- Сатира не может быть смешной, - сказал строгий
товарищ
и, подхватив под руку какого-то кустарябаптиста,
которого он
принял за стопроцентного пролетария, повел его к
себе на
квартиру.
Повел описывать скучными словами, повел
вставлять в
шеститомный роман под названием: "А паразиты никогда! "
Все рассказанное-не выдумка. Выдумать можно
было бы и
посмешнее.
Дайте такому гражданину-аллилуйщику волю, и он
даже на
мужчин наденет паранджу, а сам с утра будет играть на
трубе
гимны и псалмы, считая, что именно таким образом надо
помогать
строительству социализма.
И все время, покуда мы сочиняли "Золотого
теленка", над
нами реял лик строгого гражданина.
-- А вдруг эта глава выйдет смешной? Что скажет
строгий
гражданин?
И в конце концов мы постановили:
а) роман написать по возможности веселый,
б) буде строгий гражданин снова заявит, что
сатира не
должна быть смешной, - просить прокурора республики
привлечь
помянутого гражданина к уголовной ответственности по
статье,
карающей за головотяпство со взломом.
И. ИЛЬФ. Е.
ПЕТРОВ

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЭКИПАЖ АНТИЛОПЫ *

Переходя улицу,
оглянись по сторонам
(Правило уличного
движения)

ГЛАВА I. О ТОМ, КАК ПАНИКОВСКИЙ НАРУШИЛ
КОНВЕНЦИЮ

Пешеходов надо любить. Пешеходы составляют большую
часть
человечества. Мало того-лучшую его часть. Пешеходы
создали мир.
Это они построили города, возвели многоэтажные здания,
провели
канализацию и водопровод, замостили улицы и
осветили их
электрическими лампами. Это они распространили
культуру по
всему свету, изобрели книгопечатание, выдумали
порох,
перебросили мосты через реки, расшифровали
египетские
иероглифы, ввели в употребление безопасную бритву,
уничтожили
торговлю рабами и установили, что из бобов сои можно
изготовить
сто четырнадцать вкусных питательных блюд.
И когда все было готово, когда родная планета
приняла
сравнительно благоустроенный вид, появились автомобилисты.
Надо заметить, что автомобиль тоже был
изобретен
пешеходами. Но автомобилисты об этом как-то сразу
забыли.
Кротких и умных пешеходов стали давить. Улицы,
созданные
пешеходами, перешли во власть автомобилистов. Мостовые
стали
вдвое шире, тротуары сузились до размера табачной
бандероли. И
пешеходы стали испуганно жаться к стенам домов.
-- В большом городе пешеходы ведут мученическую
жизнь. Для
них ввели некое транспортное гетто. Им разрешают
переходить
улицы только на перекрестках, то есть именно в тех местах,
где
движение сильнее всего и где волосок, на котором обычно
висит
жизнь пешехода, легче всего оборвать.
В нашей обширной стране обыкновенный
автомобиль,
предназначенный, по мысли пешеходов, для мирной перевозки
людей
и грузов, принял грозные очертания братоубийственного
снаряда.
Он выводит из строя целые шеренги членов профсоюзов и их
семей.
Если пешеходу иной раз удается выпорхнуть из-под
серебряного
носа машины -- его штрафует милиция за нарушение
правил
уличного катехизиса.
И вообще авторитет пешеходов сильно пошатнулся.
Они,
давшие миру таких замечательных людей, как Гораций,
Бойль,
Мариотт, Лобачевский, Гутенберг и Анатоль Франс,
принуждены
теперь кривляться самым пошлым образом, чтобы только
напомнить
о своем существовании. Боже, боже, которого в сущности
нет, до
чего ты, которого на самом деле-то и нет, довел пешехода!
Вот идет он из Владивостока в Москву по сибирскому
тракту,
держа в одной руке знамя с надписью:
"Перестроим быт
текстильщиков", и перекинув через плечо палку, на конце
которой
болтаются резервные сандалии "Дядя Ваня" и жестяной
чайник без
крышки. Это советский пешеход-физкультурник, который
вышел из
Владивостока юношей и на склоне лет у самых ворот Москвы
будет
задавлен тяжелым автокаром, номер которого так и не
успеют
заметить.
Или другой, европейский могикан пешеходного
движения. Он
идет пешком вокруг света, катя перед собой бочку. Он
охотно
пошел бы так, без бочки; но тогда никто не заметит,
что он
действительно пешеход дальнего следования, и про
него не
напишут в газетах. Приходится всю жизнь толкать перед
собой
проклятую тару, на которой к тому же (позор, позор! )
выведена
большая желтая надпись, восхваляющая непревзойденные
качества
автомобильного масла "Грезы шофера". Так деградировал
пешеход.
И только в маленьких русских городах пешехода еще
уважают
и любят. Там он еще является хозяином улиц, беззаботно
бродит
по мостовой и пересекает ее самым замысловатым образом в
любом
направлении.
Гражданин в фуражке с белым верхом, какую по большей
части
носят администраторы летних садов и конферансье,
несомненно
принадлежал к большей и лучшей части человечества. Он
двигался
по улицам города Арбатова пешком, со
снисходительным
любопытством озираясь по сторонам. В руке он держал
небольшой
акушерский саквояж. Город, видимо, ничем не поразил
пешехода в
артистической фуражке.
Он увидел десятка полтора голубых,
резедовых и
бело-розовых звонниц; бросилось ему в глаза
облезлое
американское золото церковных куполов. Флаг
трещал над
официальным зданием.
У белых башенных ворот провинциального кремля две
суровые
старухи разговаривали по-французски, жаловались на
советскую
власть и вспоминали любимых дочерей. Из церковного
подвала
несло холодом, бил оттуда кислый винный запах. Там, как
видно,
хранился картофель.
-- Храм спаса на картошке, - негромко сказал пешеход.
Пройдя под фанерной аркой со свежим известковым
лозунгом:
"Привет 5-й окружной конференции женщин и девушек", он
очутился
у начала длинной аллеи, именовавшейся Бульваром
Молодых
Дарований.
-- Нет, -- сказал он с огорчением, --
это не
Рио-деЖанейро, это гораздо хуже.
Почти на всех скамьях Бульвара Молодых Дарований
сидели
одинокие девицы с раскрытыми книжками в руках.
Дырявые тени
падали на страницы книг, на голые локти, на трогательные
челки.
Когда приезжий вступил в прохладную аллею, на скамьях
произошло
заметное движение. Девушки, прикрывшись книгами Гладкова,
Элизы
Ожешко и Сейфуллиной, бросали на приезжего трусливые
взгляды.
Он проследовал мимо взволнованных читательниц парадным
шагом и
вышел к зданию исполкома - цели своей прогулки.
В эту минуту из-за угла выехал извозчик. Рядом
с ним,
держась за пыльное, облупленное крыло экипажа и
размахивая
вздутой папкой с тисненой надписью "Musique",
быстро шел
человек в длиннополой толстовке. Он что-то горячо
доказывал
седоку. Седок, пожилой мужчина с висячим, как банан,
носом,
сжимал ногами чемодан и время от времени показывал
своему
собеседнику кукиш. В пылу спора его инженерская фуражка,
околыш
которой сверкал зеленым диванным плюшем, покосилась
набок. Обе
тяжущиеся стороны часто и особенно громко произносили
слово
"оклад". Вскоре стали слышны и прочие слова.
-- Вы за это ответите, товарищ Талмудовский! --
крикнул
длиннополый, отводя от своего лица инженерский кукиш.
-- А я вам говорю, что на такие условия к вам не
поедет ни
один приличный специалист, -- ответил Талмудовский,
стараясь
вернуть кукиш на прежнюю позицию.
-- Вы опять про оклад жалованья? Придется поставить
вопрос
о рвачестве.
-- Плевал я на оклад! Я даром буду работать! --
кричал
инженер, взволнованно описывая кукишем всевозможные
кривые. -
Захочу-и вообще уйду на пенсию. Вы это крепостное
право
бросьте. Сами всюду пишут: "Свобода, равенство и
братство", а
меня хотят заставить работать в этой крысиной норе.
Тут инженер Талмудовский быстро разжал кукиш и
принялся
считать по пальцам:
-- Квартира-свинюшник, театра нет, оклад...
Извозчик!
Пошел на вокзал!
-- Тпру-у! -- завизжал длиннополый, суетливо
забегая
вперед и хватая лошадь под уздцы. - Я, как секретарь
секции
инженеров и техников... Кондрат Иванович! Ведь завод
останется
без специалистов... Побойтесь бога... Общественность
этого не
допустит, инженер Талмудовский... У меня в портфеле
протокол.
И секретарь секции, расставив ноги, стал живо
развязывать
тесемки своей "Musique".
Эта неосторожность решила спор. Увидев, что путь
свободен,
Талмудовский поднялся на ноги и что есть силы закричал:
-- Пошел на вокзал!
-- Куда? Куда? -- залепетал секретарь,
устремляясь за
экипажем. -- Вы--дезертир трудового фронта!
Из папки "Musique" вылетели листки папиросной
бумаги с
какими-то лиловыми "слушали-постановили".
Приезжий, с интересом наблюдавший инцидент,
постоял с
минуту на опустевшей площади и убежденным тоном сказал:
-- Нет, это не Рио-де-Жанейро. Через минуту
он уже
стучался в дверь кабинета предисполкома.
-- Вам кого? - спросил его секретарь, сидевший за
столом
рядом с дверью. -- Зачем вам к председателю? По какому
делу?
Как видно, посетитель тонко знал систему
обращения с
секретарями правительственных, хозяйственных и
общественных
организаций. Он не стал уверять, что прибыл по
срочному
казенному делу.
-- По личному, - сухо сказал он, не
оглядываясь на
секретаря и засовывая голову в дверную щель. - К вам
можно?
И, не дожидаясь ответа, приблизился к письменному
столу:
-- Здравствуйте, вы меня не узнаете?
Председатель,
черноглазый большеголовый человек в синем пиджаке и в
таких же
брюках, заправленных в сапоги на высоких
скороходовских
каблучках, посмотрел на посетителя довольно рассеянно и
заявил,
что не узнает.
-- Неужели не узнаете? А между тем многие находят,
что я
поразительно похож на своего отца.
-- Я тоже похож на своего отца, -- нетерпеливо
сказал
председатель. -- Вам чего, товарищ?
-- Тут все дело в том, какой отец, - грустно
заметил
посетитель. -- Я сын лейтенанта Шмидта.
Председатель смутился и привстал. Он живо
вспомнил
знаменитый облик революционного лейтенанта с бледным
лицом и в
черной пелерине с бронзовыми львиными застежками.
Пока он
собирался с мыслями, чтобы задать сыну черноморского
героя
приличествующий случаю вопрос, посетитель
присматривался к
меблировке кабинета взглядом разборчивого покупателя
Когда-то, в царские времена, меблировка
присутственных
мест производилась по трафарету. Выращена была особая
порода
казенной мебели: плоские, уходящие под потолок
шкафы,
деревянные диваны с трех дюймовыми полированными
сиденьями,
столы на толстых бильярдных ногах и дубовые
парапеты,
отделявшие присутствие от внешнего беспокойного мира. За
время
революции эта порода мебели почти исчезла, и
секрет ее
выработки был утерян. Люди забыли, как нужно
обставлять
помещения должностных лиц, и в служебных кабинетах
показались
предметы, считавшиеся до сих пор неотъемлемой
принадлежностью
частной квартиры. В учреждениях появились пружинные
адвокатские
диваны с зеркальной полочкой для семи фарфоровых
слонов,
которые якобы приносят счастье горки для посуды,
этажерочки,
раздвижные кожаные кресла для ревматиков и голубые
японские
вазы. В кабинете председателя арбатовского исполкома,
кроме
обычного письменного стола, прижились два пуфика,
обитых
полопавшимся розовым шелком, полосатая козетка, атласный
экран
с Фузи-Ямой и вишней в цвету и зеркальный
славянский шкаф
грубой рыночной работы.
"А шкафчик-то типа "Гей, славяне! " -- подумал
посетитель.
-- Тут много не возьмешь. Нет, это не Рио-деЖанейро".
-- Очень хорошо, что вы зашли, -- сказал,
наконец,
председатель. - Вы, вероятно, из Москвы?
-- Да, проездом, -- ответил посетитель,
разглядывая
козетку и все более убеждаясь, что финансовые дела
исполкома
плохи. Он предпочитал исполкомы, обставленные новой
шведской
мебелью ленинградского древтреста.
Председатель хотел было спросить о цели
приезда
лейтенантского сына в Арбатов, но неожиданно для
самого себя
жалобно улыбнулся и сказал:
-- Церкви у нас замечательные. Тут уже из
Главнауки
приезжали, собираются реставрировать. Скажите, а вы-
то сами
помните восстание на броненосце "Очаков"?
-- Смутно, смутно, -- ответил посетитель. --
В то
героическое время я был еще крайне мал. Я был дитя.
-- Простите, а как ваше имя?
-- Николай... Николай Шмидт.
-- А по батюшке?
-- Ах, как нехорошо! " -- подумал посетитель,
который и
сам не знал имени своего отца.
-- Да-а, -- протянул он, уклоняясь от прямого
ответа, -
теперь многие не знают имен героев. Угар нэпа.
Нет того
энтузиазма, Я собственно попал к вам в город
совершенно
случайно. Дорожная неприятность. Остался без копейки.
Председатель очень обрадовался перемене разговора.
Ему
показалось позорным, что он забыл имя очаковского героя.
"Действительно, - думал он, с любовью
глядя на
воодушевленное лицо героя, - глохнешь тут за работой.
Великие
вехи забываешь".
-- Как вы говорите? Без копейки? Это интересно.
-- Конечно, я мог бы обратиться к частному лицу, -
сказал
посетитель, - мне всякий даст, но, вы понимаете, это не
совсем
удобно с политической точки зрения. Сын революционера
-- и
вдруг просит денег у частника, у нэпмана...
Последние слова сын лейтенанта произнес с
надрывом.
Председатель тревожно прислушался к новым интонациям в
голосе
посетителя. "А вдруг припадочный? -- подумал он, --
хлопот с
ним не оберешься".
-- И очень хорошо сделали, что не обратились к
частнику,
-- сказал вконец запутавшийся председатель.
Затем сын черноморского героя мягко, без нажима
перешел к
делу. Он просил пятьдесят рублей. Председатель,
стесненный
узкими рамками местного бюджета, смог дать только восемь
рублей
и три талона на обед в кооперативной столовой
"Бывший друг
желудка".
Сын героя уложил деньги и талоны в глубокий
карман
поношенного серого в яблоках пиджака и уже
собрался было
подняться с розового пуфика, когда за дверью
кабинета
послышался топот и заградительный возглас секретаря.
Дверь поспешно растворилась, и на пороге ее
показался
новый посетитель.
-- Кто здесь главный? -- спросил он, тяжело дыша и
рыская
блудливыми глазами по комнате.
-- Ну, я, -- сказал председатель.
-- Здоров, председатель, -- гаркнул
новоприбывший,
протягивая лопатообразную ладонь. -- Будем знакомы.
Сын
лейтенанта Шмидта.
-- Кто? - спросил глава города, тараща глаза.
-- Сын великого, незабвенного героя лейтенанта
Шмидта, --
повторил пришелец,
-- А вот же товарищ сидит-- сын товарища Шмидта,
Николай
Шмидт.
И председатель в полном расстройстве указал на
первого
посетителя, лицо которого внезапно приобрело сонное
выражение.
В жизни двух жуликов наступило щекотливое
мгновение. В
руках скромного и доверчивого председателя исполкома в
любой
момент мог блеснуть длинный неприятный меч Немезиды.
Судьба
давала только одну секунду времени для создания
спасительной
комбинации. В глазах второго сына лейтенанта Шмидта
отразился
ужас.
Его фигура в летней рубашке "Парагвай",
штанах с
матросским клапаном и голубоватых парусиновых туфлях,
еще
минуту назад резкая и угловатая, стала расплываться,
потеряла
свои грозные контуры и уже решительно не внушала
никакого
уважения. На лице председателя появилась скверная улыбка.
И вот, когда второму сыну лейтенанта уже казалось,
что все
потеряно и что ужасный председательский гнев свалится
сейчас на
его рыжую голову, с розового пуфика пришло спасение.
-- Вася! - закричал первый сын лейтенанта
Шмидта,
вскакивая. -- Родной братик! Узнаешь брата Колю?
И первый сын заключил второго сына в объятия.
-- Узнаю! -- воскликнул прозревший Вася. - Узнаю
брата
Колю!
Счастливая встреча ознаменовалась такими
сумбурными
ласками и столь необыкновенными по силе объятиями, что
второй
сын черноморского революционера вышел из них с
побледневшим от
боли лицом. Брат Коля на радостях помял его довольно
сильно.
Обнимаясь, оба брата искоса поглядывали на
председателя, с
лица которого не сходило уксусное выражение. Ввиду
этого
спасительную комбинацию тут же на месте пришлось
развить,
пополнить бытовыми деталями и новыми,
ускользнувшими от
Истпарта подробностями восстания моряков в 1905 году.
Держась
за руки, братья опустились на козетку и, не спуская
льстивых
глаз с председателя, погрузились в воспоминания.
-- До чего удивительная встреча! -- фальшиво
воскликнул
первый сын, взглядом приглашая председателя,
примкнуть к
семейному торжеству.
-- Да, -- сказал председатель замороженным
голосом. --
Бывает, бывает.
Увидев, что председатель все еще находится в
лапах
сомнения, первый сын погладил брата по рыжим. как у
сеттера,
кудрям и ласково спросил:
-- Когда же ты приехал из Мариуполя, где ты жил у
нашей
бабушки?
-- Да, я жил, - пробормотал второй сын лейтенанта,
-- у
нее.
-- Что же ты мне так редко писал? Я очень
беспокоился.
-- Занят был, -- угрюмо ответил рыжеволосый. И,
опасаясь,
что неугомонный брат сейчас же заинтересуется, чем он был
занят
(а занят он, был преимущественно тем, что
сидел в
исправительных домах различных автономных республики
областей),
второй сын лейтенанта Шмидта вырвал инициативу и сам
задал
вопрос:
-- А ты почему не писал?
-- Я писал, - неожиданно ответил братец,
чувствуя
необыкновенный прилив веселости, -- заказные письма
посылал. У
меня даже почтовые квитанции есть.
И он полез в боковой карман, откуда действительно
вынул
множество лежалых бумажек, но показал их почему-то не
брату, а
председателю исполкома, да и то издали.
Как ни странно, но вид бумажек немного
успокоил
председателя, и воспоминания братьев стали живее.
Рыжеволосый
вполне освоился с обстановкой и довольно толково,
хотя и
монотонно, рассказал содержание массовой брошюры
"Мятеж на
Очакове". Брат украшал его сухое изложение деталями,
настолько
живописными, что председатель, начинавший
было уже
успокаиваться, снова навострил уши.
Однако он отпустил братьев с миром, и они
выбежали на
улицу, чувствуя большое облегчение. За углом
исполкомовского
дома они остановились.
-- Кстати, о детстве, -- сказал первый сын, -- в
детстве
таких, как вы, я убивал на месте. Из рогатки.
-- Почему? - радостно спросил второй сын знаменитого
отца.
-- Таковы суровые законы жизни. Или, короче
выражаясь,
жизнь диктует нам свои суровые законы. Вы зачем
полезли в
кабинет? Разве вы не видели, что председатель не один?
-- Я думал...
-- Ах, вы думали? Вы, значит, иногда
думаете? Вы
мыслитель. Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан Жак
Руссо?
Марк Аврелий?
Рыжеволосый молчал, подавленный справедливым
обвинением.
-- Ну, я вас прощаю. Живите. А теперь
давайте
познакомимся. Как-никак-мы братья, а родство обязывает.
Меня
зовут Остап Бендер. Разрешите также узнать вашу первую
фамилию.
-- Балаганов, -- представился рыжеволосый, --
Шура
Балаганов.
-- О профессии не спрашиваю, - учтиво сказал Бендер,
-- но
догадываюсь. Вероятно, что-нибудь интеллектуальное?
Судимостей
за этот год много?
-- Две, -- свободно ответил Балаганов.
-- Вот это нехорошо. Почему вы продаете свою
бессмертную
душу? Человек не должен судиться. Это пошлое занятие. Я
имею в
виду кражи. Не говоря уже о том, что воровать грешно, --
мама
наверно познакомила вас в детстве с такой доктриной, --
это к
тому же бесцельная трата сил и энергии.
Остап долго еще развивал бы свои взгляды на жизнь,
если бы
его не перебил Балаганов.
-- Смотрите, -- сказал он, указывая на зеленые
глубины
Бульвара Молодых Дарований. -- Видите, вон идет
человек в
соломенной шляпе?
-- Вижу, - высокомерно сказал Остап. - Ну и что же?
Это
губернатор острова Борнео?
-- Это Паниковский, - сказал Шура. - Сын
лейтенанта
Шмидта.
По аллее, в тени августейших лип, склонясь немного
набок,
двигался немолодой уже гражданин. Твердая соломенная
шляпа с
рубчатыми краями боком сидела на его голове.
Брюки были
настолько коротки, что обнажали белые завязки
кальсон. Под
усами гражданина, подобно огоньку папиросы, пылал золотой
зуб.
-- Как, еще один сын? - сказал Остап. -- Это
становится
забавным.
Паниковский подошел к зданию исполкома, задумчиво
описал у
входа восьмерку, взялся за поля шляпы обеими руками и
правильно
установил ее на голове, обдернул пиджак и, тяжело
вздохнув,
двинулся внутрь.
-- У лейтенанта было три сына, - заметил Бендер, --
два
умных, а третий дурак. Его нужно предостеречь.
-- Не надо, - сказал Балаганов, -- пусть знает в
другой
раз, как нарушать конвенцию.
-- Что это за конвенция такая?
-- Подождите, потом скажу. Вошел, вошел!
-- Я человек завистливый, - сознался Бендер, -
но тут
завидовать нечему. Вы никогда не видели боя быков?
Пойдем
посмотрим.
Сдружившиеся дети лейтенанта Шмидта вышли из-за
угла и
подступили к окну председательского кабинета.
За туманным, немытым стеклом сидел председатель. Он
быстро
писал. Как у всех пишущих, лицо у него. было скорбное.
Вдруг он
поднял голову. Дверь распахнулась, и в комнату
проник
Паниковский. Прижимая шляпу к сальному пиджаку, он
остановился
около стола и долго шевелил толстыми губами. После
этого
председатель подскочил на стуле и широко раскрыл рот.
Друзья
услышали протяжный крик.
Со словами "все назад" Остап увлек за собою
Балаганова.
Они побежали на бульвар и спрятались за деревом.
-- Снимите шляпы, -- сказал Остап, -- обнажите
головы.
Сейчас состоится вынос тела.
Он не ошибся. Не успели еще замолкнуть раскаты и
переливы
председательского голоса, как в портале исполкома
показались
два дюжих сотрудника. Они несли Паниковского. Один
держал его
за руки, а Другой за ноги.
-- Прах покойного, -- комментировал Остап, -- был
вынесен
на руках близкими и друзьями.
Сотрудники вытащили третье глупое дитя лейтенанта
Шмидта
на крыльцо и принялись неторопливо раскачивать.
Паниковский
молчал, покорно глядя в синее небо.
-- После непродолжительной гражданской панихиды... -
начал
Остап.
В ту же самую минуту сотрудники, придав телу
Паниковского
достаточный размах и инерцию, выбросили его на улицу.
-- ... тело было предано земле, - закончил
Бендер.
Паниковский шлепнулся на землю, как жаба. Он быстро
поднялся и,
кренясь набок сильнее прежнего, побежал по Бульвару
Молодых
Дарований с невероятной быстротой.
-- Ну, теперь расскажите, - промолвил Остап, -
каким
образом этот гад нарушил конвенцию и какая это была
конвенция.

ГЛАВА II. ТРИДЦАТЬ СЫНОВЕЙ ЛЕЙТЕНАНТА
ШМИДТА

Хлопотливо проведенное утро окончилось.
Бендер и
Балаганов, не сговариваясь, быстро пошли в
сторону от
исполкома. По главной улице на раздвинутых крестьянских
ходах
везли длинный синий рельс. Такой звон и пенье стояли на
главной
улице, будто возчик в рыбачьей брезентовой прозодежде
вез не

* фрагмент текста УТЕРЯН *

рельс, а оглушительную музыкальную ноту. Солнце
ломилось в
стеклянную витрину магазина наглядных пособий,
где над
глобусами, черепами и картонной, весело раскрашенной
печенью
пьяницы дружески обнимались два скелета. В
бедном окне
мастерской штемпелей и печатей наибольшее место
занимали
эмалированные дощечки с надписями: "Закрыто на
обед",
"Обеденный перерыв от 2 до 3 ч. дня", "Закрыто на
обеденный
перерыв", просто "Закрыто", "Магазин закрыт" и, наконец,
черная
фундаментальная доска с золотыми буквами:
"Закрыто для
переучета товаров". По-видимому, эти решительные
тексты
пользовались в городе Арбатове наибольшим спросом.
На все
прочие явления жизни мастерская штемпелей и печатей
отозвалась
только одной синей табличкой: "Дежурная няня".
Затем, один за другим, расположились подряд три
магазина
духовых инструментов, мандолин и басовых балалаек.
Медные
трубы, развратно сверкая, возлежали на витринных
ступеньках,
обтянутых красным коленкором. Особенно хорош был бас-
геликон.
Он был так могуч, так лениво грелся на солнце,
свернувшись в
кольцо, что его следовало бы содержать не в
витрине, а в
столичном зоопарке, где-нибудь между слоном н удавом, И
чтобы в
дни отдыха родители водили к нему детей и говорили бы:
"Вот,
деточка, павильон геликона. Геликон сейчас спит. А
когда
проснется, то обязательно станет трубить". И
чтобы дети
смотрели на удивительную трубу большими чудными глазами.
В другое время Остап Бендер обратил бы
внимание и на
свежесрубленные, величиной в избу, балалайки, и на
свернувшиеся
от солнечного жара граммофонные пластинки, и на
пионерские
барабаны, которые своей молодцеватой раскраской
наводили на
мысль о том, что пуля -- дура, а штык -- молодец, -- но
сейчас
ему было не до того. Он хотел есть.
-- Вы, конечно, стоите на краю финансовой
пропасти? --
спросил он Балаганова.
-- Это вы насчет денег? -- сказал Шура. -- Денег
у меня
нет уже целую неделю.
-- В таком случае вы плохо кончите, молодой,
человек, --
наставительно сказал Остап. -- Финансовая пропасть-
самая
глубокая из всех пропастей, в нее можно падать всю
жизнь. Ну
ладно, не горюйте. Я всетаки унес в своем клюве три
талона на
обед. Председатель исполкома полюбил меня с первого
взгляда.
Но молочным братьям не удалось воспользоваться
добротой
главы города. На дверях столовой "Бывший друг желудка"
висел
большой замок, покрытый "е то ржавчиной, не то гречневой
кашей.
-- Конечно, -- с горечью сказал Остап, -- по случаю
учета
шницелей столовая закрыта навсегда. Придется отдать
свое тело
на растерзание частникам.
-- Частники любят наличные деньги, -- возразил
Балаганов
глухо.

G-BOARD / ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ / ФАЙРСТАРТЕР / Вставьте здесь! =)